— Во втором томе он путешествует по Сибири и вступает в огневой контакт с беглыми казачьими бандами, а также татарскими разъездами. Мерзнет, матерится, пьет водку. 

— Религия — ахинея? Вы же пели в церковном хоре... 

— Я пел в церковном хоре, я учился на богословских курсах, и у меня много было связано с этим. Слава богу, я эту тему хорошо знаю. 

— И в передаче у вас всегда было «про веру»... 

— Мне за это ужасно стыдно, потому что я таким образом содействовал распространению этой мерзости. Если говорить о том, за что мне стыдно, так стыдно мне за то бездумие, с которым я относился к важнейшему вопросу. 

Теперь, если бы что-то можно было исправить, я бы исправил прежде всего это. Но исправить, как известно, невозможно. 

Не знаю, не оскорблю ли я чьих-нибудь чувств, но любая вера — это тяжелое психическое заболевание. 

— Положим. Ну и что с того? 

— Любая вера лишает нас правильности самоидентификации. Она полностью отрезает нас от умения понимать, кто мы такие. Это умение для человека, который занимается интеллектуальным творчеством, является важнейшим. 

Вера, увы, полностью искажает картину. Нам внушается, что мы некие особые существа на этой Земле и имеем загадочную связь с неким начальником Вселенной, и что существует категория доверенных лиц этого начальника Вселенной. Знаете, вера такая отвратительная штука... 

— Когда я переступал ваш порог, у меня с шеи сорвался крестик. Ясно: это был сигнал! 

— Знаете, вера такая отвратительная штука, что подойдет к вам человек и скажет: «А я верю, что офисная мебель по ночам переговаривается между собой». А если таких шизофреников пятеро? Они говорят: «Это наша вера, не оскорбляйте ее». Потом шизофреников становится тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, несколько тысяч. 

Никакому коммунизму и фашизму не удалось наворотить такого гигантского количества трупов, сгенерировать столько зла, агрессии, ненависти, сколько удалось религиям, которые считаются доминантными. И бОльшая часть ненависти в мире именно религией культивировалась!